о, мой венценосный отец и повелитель!

я нифига не умею писать поздравительные дифирамбы... и подарки подбираю еще хуже)) говорил же я — старательнее надо было маму подыскивать!!!

так что получай в подарок вот этот перевод — вовсе не с твоими любимыми героями... и вообще без пэйринга(!!)... и к тому же насквозь несюжетный и нелогичный, и попросту ни о чем...



в свое оправдание могу сказать только одно - как эгоист и эгоцентрик, я дарю другим только то, что нравится мне самой)))

ну вот....... а вообще — с днем рождения тебя!!!!!!



* * *



Фэндом: Weiss Kreuz

Автор: bladderwrack

Пэйринг: Шульдих/рука



читать дальше



Угол потолка и стены весь в пятнах сырости, верхняя часть окна. Бесцветное небо за рамой. Сосущая белизна бездействия перед глазами и гул в ушах. Как у рептилии, кровь вязнет от холода, голубоватые лунки ногтей.



Он сует руку под джемпер, за пояс брюк, лениво чешет промежность. Странный контраст: озябшие пальцы и складки горячей плоти, что сохранит свое ненужное внутреннее тепло, даже если он сам замерзнет настолько, что перестанет себя сознавать. Он проводит ногтями по члену, снизу вверх, делая вид, что не делает ничего.



В бывшем офисе Такатори в кадках стояли деревья с толстыми вощаными листьями. Шульдих долго считал их подделкой, пока как-то раз со скуки не надломил один, и сок не брызнул из-под пальцев. Такая вот хрень – когда настоящее внешне похоже на пластик, зато еда, когда ее сунешь в рот, вдруг оборачивается крахмалом и кукурузным сиропом – сводит с ума, пробуждает желание то ли спалить все кругом дотла, то ли просто, подергивая плечами, тихо тащиться от вопиющей бессмыслицы.



Пара секунд, чтобы расстегнуть молнию и стянуть брюки вниз, на бедра. Простыни тут гладкие, чуть скользкие от полиэстера. Он плюет на ладонь и ждет, пока слюна подсохнет, чтобы кожа стала чуть липкой, и перебирает в памяти ощущения, не имеющие ничего общего с сексом.



...Торопливо шагать с кем-то рядом, пытаясь угнаться, и все же держать дыхание ровным, хотя глотка уже завязалась узлом, и дико тянет зевать, но внешне не подавать виду. Вытащить пистолет из руки мертвеца и почувствовать рукоятку, теплую, как сиденье общественного туалета, где только что был кто-то другой. Сжимать и выкручивать пальцами кожу, у основания шеи.



Это то, что Шульдих умеет, – трогать себя. Язык с нечитаемым алфавитом, голая распаханная целина, полиэстер простыней, так что он выгибает спину до хрусткой боли и жмурит глаза — так, точно в мире больше совсем ничего не осталось. Притворяясь, что именно так. Испарина над верхней губой и над копчиком. Кровь рваным ритмом дергает старые шрамы. Шульдиху кажется, он давится кукурузным сиропом, забившим гортань, он переворачивается и кончает в колючее покрывало, и волосы липнут к лицу, едва слышно потрескивая статическим электричеством.



Шульдиху нравится бывать тогда и там, где не стал бы бывать ни один уважающий себя человек. Дрочить в дешевой гостинице, в полдень. Возможно, так он выворачивает мир наизнанку — убедиться, что тот всё столь же патетичен и жалок. Но скорее делает это просто, чтобы убить время.



Шульдих лениво вытирается и, не садясь, натягивает брюки. Затем, чуть подумав, комкает покрывало и сбрасывает на пол, чтобы комната выглядела приличней. Он ждет.